— Как Вы пришли к джазу? Сказалось ли влияние отца — известного в музыкальной среде человека, члена Ассоциации джазовых журналистов, ведущего различных образовательно-джазовых программ на радио?
— Отчасти да. Кстати, мой отец — Армен Манукян, не музыкант по профессии, очень известный в Москве человек: в своё время он постоянно привозил армянских джазменов. Он увлекается джазом и часто выступает как музыкальный критик. Благодаря ему у нас в доме всегда было множество самых разных джазовых записей, что создало уникальную музыкальную атмосферу в доме, в котором я рос. И вполне логично, что образование я получил музыкальное — классический виолончелист..
Не могу сказать, что я с раннего детства полюбил джаз — для меня он начался гораздо позже, с Майлза Дэвиса. Да, отец слушал эту музыку, но мне тогда было неинтересно. В детстве я был большим фанатом рэпа и хип-хопа — Snoop Dog, 2Pac и другие. Честно говоря, мне до сих пор нравится эта музыка. Всегда думал, что именно в этом жанре и буду развиваться. Отчасти это так — я сейчас сотрудничаю с некоторыми артистами этого жанра, например, с DMC из группы Run-D.M.C.
Но как-то мне в руки попали два диска, которые полностью изменили мою жизнь: Майлз Девис и его Doo bop (в нём сошлись наши с отцом вкусы — там был и хип-хоп, и джаз), а также The Sun Don't Lie Маркуса Миллера. Послушав их, я понял, что хочу играть на бас-гитаре и что нужно серьёзно заниматься музыкой. Потом уже в мою жизнь пришло творчество Жако Пасториуса и Джо Завинула.
— Это было уже после поступления в консерваторию?
— Нет, это было ещё в школе. В консерватории я уже не то чтобы играл джаз, но хотя бы знал, что это.
— А как в консерватории относились к Вашему увлечению джазом?
— Честно говоря, плохо. У советской консерватории очень хороший уровень образования, и как струнник считаю, что меня очень хорошо обучали. Моя учительница была лучшей ученицей Мстислава Ростроповича (М.Л.Ростропович — советский и российский виолончелист, пианист и дирижёр, общественный деятель, защитник прав человека и духовной свободы, педагог. — прим. ред.), поэтому можно сказать, что меня учили по его методике, чем я очень доволен. Кстати, и в музыкальной школе у меня был фантастический учитель.
При этом моя консерваторская преподавательница не очень хорошо относилась к джазу, постоянно спрашивала меня: «Ты что, в кафе будешь играть всю жизнь?» Я не могу сказать, что мне навязывали классическую музыку, просто джаз они серьёзно не воспринимали. Мне кажется, что это типично советское мышление. Однако уже в консерватории я начал играть на виолончели как на басу, и это стало моим фирменным стилем.
— Оценки не занижали?
— Нет, даже, наоборот, как-то поддерживали, что ли, хотя и не понимали, но считали хорошим студентом. К моменту окончания консерватории я уже играл в Armenian Navy Band — это самая мощная армянская группа, исполняющая фьюжен, уникальный коллектив, сочетающий в своём творчестве народные мотивы и джаз. Не случайно группа довольно большая (около 12-13 человек) — это даёт большое поле для творчества, импровизации, позволяет сочетать совершенно разные, порой нехарактерные для джаза инструменты. Кстати, Ваагн Айрапетян тоже там участвовал.
Так случилось, что в один и тот же день у меня был дипломный академический концерт и начало совместных гастролей по Испании с The Zawinul Syndicate. Этот тур стал возможен благодаря Арто Тунчбояджяну, лидеру Armenian Navy Band, который по совместительству являлся перкуссионистом The Zawinul Syndicate и Al Di Meola. Экзамен начинался в девять утра, а вылет был уже в час дня. Когда я отыграл, все преподаватели меня спросили, чем теперь собираюсь заниматься, на что я с гордостью ответил, что сейчас отправляюсь в тур с таким грандом джаза, как Джо Завинул.
Признаюсь, когда я окончил институт, очень радовался, что теперь не придётся играть классику. Не то чтобы я её не любил, просто это не та музыка, которую я был готов исполнять всю жизнь. Да и сейчас моё мнение не изменилось.
— Даже иногда не тянет к классике?
— Вы знаете, буквально недавно захотелось. Даже не столько на концертах, сколько для себя. Даже какая-то физическая потребность, особенно когда замыкаешься в себе, не знаешь, что делать, очень полезно бывает вернуться к классике. Она открывает какие-то новые идеи, да и технически это всё-таки школа школ. Выступать — наверное, нет. Виолончельный концерт с камерным оркестром я играть не буду, а слушать — да, буду.
— А что Вас подвигло на переезд в США? С какими трудностями пришлось столкнуться?
— Я переехал из-за жены, она армянка, но является гражданкой США. Мы поженились с ней в Ереване и около года провели там. Потом она мне говорит: «Ну что мы тут сидим? Я же могу тебя сделать гражданином США, поехали жить туда». И я как-то поддался. Естественно, все считали, что это грандиозная идея, но мне было страшно. На тот момент я был очень востребованным музыкантом в Ереване — постоянные концерты, гастроли, меня всё устраивало.
Когда я переехал в США, было очень тяжело. Первый год был просто кошмарным. Но мне очень сильно помог Тигран Амасян, который к тому времени уже жил в Штатах. Он сразу же организовал мне несколько концертов. Мы выступали с ним дуэтом. Именно он помог мне показать Лос-Анджелесу свой талант.
Также здесь живёт уникальный пианист Вартан Овсепян — он сейчас у Питера Эрскина играет, в своё время окончил Berklee Collegue of Music, потом переехал сюда. У него есть свой камерный ансамбль, в который он пригласил меня поиграть, что тоже помогло мне зарекомендовать себя с лучшей стороны. Так всё и началось, после этого моя музыкальная жизнь забурлила и в США.
Но первый год, как я уже говорил, был очень трудным. Америка есть Америка. Невозможно сразу понять, вольёшься ты в её поток или нет. Тем более что здесь каждый день играют такие звёзды, как Адриан Феро, Дамиен Шмит и другие. Первое время невольно думаешь: «Куда и зачем я приехал?» Но считаю, что у меня всё получилось. Теперь я могу сотрудничать с музыкантами, которых раньше мог только слушать.
Кстати, если сравнивать виолончель и бас-гитару, именно виолончель пробила мне эту дорогу. Бас-гитаристу здесь очень сложно пробиться — ты будешь здесь один даже не из 100, а из 500.
— Нет желания вернуться в Ереван?
— Сейчас есть желание поехать поиграть, показать себя — нового Артёма, который многому научился в Америке. Это очень хочется. Жить — наверное, уже нет. Может быть, лет в 50 захочется. Сейчас мне только 32, жизнь кипит здесь, жаль это пропускать.
— К слову о кипящей музыкальной жизни. Как Вам сотрудничество с Вирджилом Донати? Как получилось, что вы стали вместе играть?
— Супер! Во-первых, я играю в одной из песен на его новом сольном диске. Во-вторых, мы вместе записали обучающий материал для барабанщиков. Кроме того, сейчас с ним делаем музыкальное видео, в котором также участвует Адриан Феро. И это лишь малая часть всего происходящего.
Познакомились мы с ним очень смешно. У меня здесь есть знакомая скрипачка, которая играет со многими известными музыкантами в Лос-Анджелесе. Однажды она оставила мне голосовое сообщение, в котором сказала следующее: «Тебе позвонит Вирдж. Скажи ему, что ты всё сыграешь». Я так и не понял, что за Вирдж, что сыграю, когда сыграю, сколько заплатят.
Вирджила Донати я видел лишь однажды в Ереване, когда он приезжал на концерт со своей группой Planet-X, и был просто в восторге от его прекрасной игры. После концерта подошёл к нему пообщаться, но он почему-то не хотел идти на контакт. Понятное дело, у меня осталось о нём смешанное впечатление.
Спустя какое-то время после сообщения подруги мне звонят с неизвестного номера, я поднимаю трубку и слышу: «Привет, это Вирджил!» Я не мог понять, почему он так уверен, что каждый его должен знать, поэтому отвечаю: «Вы знаете, я вроде только одного Вирджила знаю, который Донати». И из трубки доносится: «А это я и есть». У меня просто отвисает челюсть. В общем, он предложил мне сыграть в его новом альбоме, так как, по его словам, никто не мог воспроизвести те партии, что он написал. Я сказал, что, конечно же, смогу сыграть. Легко!
Мы договорились об условиях, и он тут же скинул мне ноты. Когда я увидел их… Я хотел было позвонить и сказать, что, похоже, и правда это никто сыграть не сможет, но всё же решился. Признаться, прилично у меня времени ушло на то, чтобы выучить партии, а он звонил каждый день и спрашивал, как у меня обстоят дела. В итоге всё получилось очень хорошо. Можете в Интернете найти, думаю, сразу поймёте, о чём я говорил.
Кстати, виолончель ему как-то уж очень понравилась, и мы решили продолжить наше сотрудничество. Он мне уже столько различных идей предложил, что, я думаю, мы с ним ещё долго вместе будем играть.
— Если бы у Вас была возможность сотрудничества с любым когда-либо жившим на Земле музыкантом, кого бы Вы выбрали?
— Однозначно с Маркусом Миллером! Пусть даже мой нынешний стиль не подходит его музыке, но я бы очень хотел с ним сыграть. Можно даже сказать из уважения, что он так изменил мою жизнь. Это моя детская мечта.
Также очень бы хотел поиграть со Стингом, со старой группой Пэта Метани. Хотел сказать — со Стенли Кларком, но с ним вроде как скоро получится.
— Чтобы стать настоящим джазменом, нужно пожить в Нью-Йорке?
— Понимаете, есть очень большая разница между Лос-Анджелесом и Нью-Йорком. Можно считать, что в Лос-Анджелесе есть деньги, а в Нью-Йорке — креатив.
В Лос-Анджелесе даже нет сольных концертов, потому что всегда можно записаться с поп-музыкантами, сочинить саундтрек к голливудскому фильму, сыграть где-то в кафе — миллион вариантов, как заработать музыкой. Тут, можно сказать, только один клуб, куда люди могут прийти послушать неизвестного артиста, а всё остальное отдаёт коммерцией. Музыка здесь коммерческая: темнокожие играют джаз, сильно приближенный к рэпу или R'n'B, белые — что-то слишком заумное. Поймите меня правильно, я ничего против не имею, здесь очень много хороших музыкантов.
Но творчество — именно в Нью-Йорке. Этот город побеждает по наличию креативных, умных музыкантов. Кроме того, там всё очень натурально: если кому-то что-то не нравится, об этом сразу говорят, если любят — то любят. В Лос-Анджелесе же тебе могут улыбаться, соглашаться с тобой, а на самом деле будут тебя ненавидеть. Вот и получается, что в Нью-Йорке всё по-настоящему. Много денег в их клубах не сделаешь: все играют то, что им нравится, что они хотят, в своё удовольствие, пусть для пяти человек, но они будут играть свою музыку. Поэтому люди там стараются, постоянно самосовершенствуются и идут вперёд. Я часто думаю о том, чтобы перебраться в Нью-Йорк. Может быть, когда-нибудь и рвану туда.
— Какую цель Вы преследуете, занимаясь музыкой?
— Играть как можно дольше, до конца жизни. Люблю это дело очень. Недавно закончил свой альбом, выйдет в конце весны. Для меня это был огромный шаг, и мне очень понравилась вся эта канитель — сидеть в студии, собирать людей. Надеюсь, диск не последний.
Ещё хочу всё время расти как музыкант. Работа с различными гениальными джазовыми музыкантами заставляет меня постоянно совершенствоваться. Представляете, как я вырос за время сотрудничества с Питером Эрскином и Гретхен Порлато!
Кстати, и инструмент у меня довольно экзотический для этих стилей. Конечно, это не ново, но и тропинка ещё не до конца протоптана — есть куда двигаться и развиваться. Интересно совместить своё знание классической музыки и умение её играть с той музыкой, которой я занимаюсь сейчас. Интересен конечный результат.
— Что думаете о ситуации с джазом в России, может быть, даже на пространстве СНГ?
— Буду честным, поскольку опыт выступления на этих сценах у меня есть, да и благодаря отцу я знаком с ситуацией.
Конечно же, в детстве я слушал Олега Лундстрема, Георгия Гараняна, потом в период Armenian Navy Band играл с Игорем Бутманом и Аркадием Шилклопером, удалось послушать Якова Окуня — замечательный пианист. Сейчас же всё не так радужно.
Это не только проблема России, но и СНГ, и Европы. Конечно же, мы все слушаем великих музыкантов, копируем их — это понятно. Но я очень не люблю, когда пытаются копировать один в один. Да и есть какие-то особые жанры географические или генетические, которые присущи только определённым народам.
Например, я считаю, что все северные страны должны перестать играть фанк. В нём нет того грува, который должен быть. Я не говорю, что они плохо играют. Есть один шведский тромбонист Нильс Ландгрен, просто убийственный, но если вы приедете в Лос-Анджелес, мы пойдём в самый вонючий бар, где играют трое чернокожих, — так просто полсевера будет убито этим фанком. А они даже неизвестны, просто чувствуют эту музыку и знают её. Вот и получается, что собирается какая-нибудь новая фанковая группа в Москве, все играют, а чего-то всё равно не хватает. Это не 100% фанк. Поэтому я считаю, что надо исходить из географического положения при выборе музыки.
— А что тогда стоит играть в России, например?
— Мне кажется, что очень не хватает смеси народной музыки, скажем с новым джазом. Фьюжн хорошо в России получается — такое более роковое направление. Антон Давидянц вам в пример. Impact Fuze — это, на мой взгляд, то, как должна звучать Москва: такой мощный, тяжёлый звук. А иногда смотрю, как какие-то девушки пытаются Эрику Баду петь, Лоран Хилл… Мучаются люди, я понимаю, что им хочется, и не осуждаю, молодцы, пусть делают, но они никогда так не смогут. И такое повсеместно — и в Москве, и в Ереване и так далее.
Мне также кажется, что хорошо бы пошла смесь рока и фольклора. Будет очень интересно звучать. А ещё представьте какое-нибудь трио — бас, барабаны, фортепиано, и они играют какую-нибудь старую православную музыку, но на новый лад, в интересных аккордах, да с новым ритмом. Было бы шикарно, я бы послушал.
Кстати, если говорить об уровне музыкантов, то он очень высок в целом по России. В Москве очень много первоклассных музыкантов: Давидянца я уже называл, вот ещё Фёдор Досумов — великолепный гитарист, Валерий Степанов — очень интересный клавишник, Давид Сагамонянц — шикарный барабанщик, Игорь Бутман со своим квартетом — обожаю их.
Знания есть, пора уже перестать копировать и начать пробивать своё. Уже даже Америка не копирует себя. Поэтому, когда кто-то приезжает из Москвы и хочет играть, как здесь играли в 1980-е годы, это не прокатывает, абсолютно не нужно. Да они и никогда не смогут так сыграть.
— Как Вы думаете, что будет с джазом через 100 лет?
— Он очень сильно изменится. Я слежу за джазовой музыкой, и она прогрессирует, становится всё интереснее. Я абсолютно не сторонник высказываний, что джаз умер. Нет! Музыка не может умереть. Музыканты могут стать плохими, а вот музыка умереть не может.
Как и в остальных жанрах, львиную долю аудитории забрала электронная музыка, которая сейчас всё гребёт под себя. Правда, хочу отметить, что мне очень нравятся сочетания электронной музыки с джазом. Я большой фанат Beat Music, они хороши. Я думаю, это один из новейших и интереснейших джазовых проектов. То же самое сейчас делает Тигран Амасян, вставляя dubs (повторяющийся ранее записанный музыкальный отрывок или звук, используемый в качестве аккомпанемента. — прим. ред.) в свою музыку. Кстати, ведь совсем не обязательно, чтобы dj был на сцене, для этого можно использовать компьютер. Скажу так, музыка 2015 года должна звучать как музыка 2015-го, а 2075-го — как 2075-го и так далее. Я не думаю, что сегодня надо играть так, как играл Джон Колтрейн в 1960 году. Это нужно знать, но не надо играть. Это уже сыграно. Для обучения — да, но не для выступлений.
Мне кажется, что сейчас настал период оригинальности, множество людей сочиняют свою музыку. Если раньше, в 1970-1980-х, джазовые диски состояли из трёх-четырёх новых композиций, а остальное место занимали джазовые стандарты, то сегодня этого нет. В основном это оригинальная музыка. Я приветствую это, потому что то, что делали Телониус Монк и Джон Колтрейн, было тогда оригинальной музыкой. Это потом они стали для нас стандартами. И может быть, через 50 лет композиция, которую написали сегодня, станет стандартом для потомков.
Недавно читал интервью Роберта Гласпера, где он сказал, что все джазовые стандарты — это песни 1930-1940-х годов. Джазмены брали их, играли, сочиняли интересные соло. И там же он спрашивает: а почему мы сейчас так не делаем? Ведь не обязательно брать песни 1940-х, можно взять любую современную композицию. К примеру, шведская группа Dirty Loops на этом и поднялась. Обожаю их кавер на песню Рианны Rude boy. Я полностью поддерживаю идею Гласпера. Честно говоря, хочется сделать такой проект — взять сегодняшнюю армянскую попсу и сыграть в абсолютно абстрактном стиле.
Константин Ермолаев
koktebel-jazz.ru
Фото: Армен Погосян
